Повесть о плохом хорошем человеке на Малой сцене поставил Антон Яковлев. Спектакль добротен, тщательно выделан, в нем есть те «скромность и джентльменски покойный тон», которые так ценил Чехов (по крайней мере — герой его «Скучной истории») в трудах русских ученых-естественников. Бенефисная роль — у Дмитрия Назарова, доктора Самойленко.

Белая декорация сценографа Николая Слободяника — и дощатая пристань жаркого и малярийного городка на Кавказе, и дома конфузливых, измученных рефлексией «колонизаторов» края. Едет прелестная и смешная повозка купца Ачмианова, полная кружевных зонтиков и летних шляп, щедро расписанная горными красотами. Бритоголовые коренные жители в выцветших халатах молча бьют камень, странно соответствуя реплике дьякона Победова (Валерий Трошин): «Вот вы все… постигаете слабых и сильных, книжки пишете и на дуэли вызываете… а из Аравии прискачет на коне новый Магомет с шашкой, и полетит у вас все вверх торамашкой, и в Европе камня на камне не останется».

Но на сцене — 1891 год. На коне и с шашкой прискачут еще нескоро. Серьезными проблемами русской жизни кажутся желчная и нервическая лень Лаевского (Александр Усов), волчья четкость фон Корена (Евгений Миллер), заеденного безответственностью внуков Печорина и Рудина, сияющая дамская дурь Надежды Федоровны (Елена Панова): «Как это можно серьезно заниматься букашками, когда страдает народ?». Собственно… из-за них, голубчиков (и на них, голубчиков, — всею тяжестью), Отечество и полетит «вверх торамашкою».

Но это твердо поймет автор «Трех сестер». А «Дуэль» написана молодым Чеховым в редком для него жанре идиллии. Тут он еще надеется возделывать и осушать малярийные болота душ с перемежающейся лихорадкой самоедства — медленно и методично, как насаждают сады и виноградники на трудной земле.

Тут — Чехов сам колонизатор, его зона рискованного земледелия — «мыслящая Россия», его семена твердых сортов — покаяние, примирение, труд (долгий и суровый, как гребля на веслах в шторм в финале повести). С ним — нелепый юный дьякон с бычками на кукане, счастливый любой жизнью (чего вообще-то русский человек не умеет), воистину пришедший напомнить о Христе дуэлянтам. И неистощимая доброта, медвежий уют, глубокая русскость доктора Самойленко. (Игра Дмитрия Назарова так органична, что просится простодушное «Как живой!».)

Это и показано в трехчасовой «Дуэли» — с сохранением всех споров и идей.

«Крейцерова соната», предыдущая постановка Антона Яковлева в М. Х. Т. , резче уходит в своеволие театральной суггестии, в лепку своего мира своими средствами. Особо там хорош финал, серебряный блеск и олений рев тромбона: на нем играет, с ним борется, его любит Позднышев (Михаил Пореченков). У Толстого, натурально, о тромбоне ни слова — но переплавка текста в театр имеет свои права.

В замечательно добротной (даже в малых ролях) «Дуэли» Яковлев этими правами не пользуется. Чехов тут точно перечитан вслух при свете софитов. «Россия-которую-мы-не-читали» для режиссера важнее воли к самовыражению. 

…То ли это недостаток премьеры, то ли некий личный жест. Вроде каждодневных двенадцатичасовых трудов Лаевского в финале повести.