Когда заслуженный артист России Алексей Золотницкий рассказывает, что он озвучил в кино 10 тысяч главных ролей, ему поначалу даже не верят. А между тем, он настоящий мэтр дубляжа. Его голосом говорят Роберт де Ниро, Ален Делон, Энтони Хопкинс, Роберт Редфорд. Кроме того, актер снялся в 35 фильмах. Самый популярный его киногерой — дворецкий Роджерс в «Десяти негритятах».

Уже 18 лет Золотницкий служит в популярном в Москве Театре-студии под руководством Олега Табакова. Недавно актеру исполнилось 60. Мы встретились в предъюбилейные дни в его квартире на улице Эйзенштейна в Ростокине. Правда, настроение у актера было совсем не праздничным.

 — Я не люблю пышных застолий. Да и не до них мне. Этот год у меня оказался очень плохим. Ушел из жизни мой старший сын Володя. Ему было 36. Ушел на взлете. Он был организатором программы «Криминал» на НТВ, которая теперь стала называться «Чрезвычайное происшествие». Остался внук. Я жду не дождусь, когда после юбилея мне его отдадут, и мы будем вместе жить на даче. В «Табакерке» меня будут поздравлять уже во время открытия сезона.

 — Ваш второй сын Филипп тоже по роду своих занятий связан с криминальной темой?

 — Да, он руководит пресс-службой УБЭП. Занимается экономическими преступлениями. Многие думают, что это кабинетная работа. А это далеко не так. Мой третий сын тоже работает на телевидении, руководит несколькими программами — «Внимание: розыск», «Следствие вели»… с Леонидом Каневским, «Вне закона». Недавно закончилась передача «Цена любви», которой он руководил. На ТНТ идет его программа «Необъяснимо, но факт» — про всевозможные аномальные явления. 

 — Откуда у ваших сыновей такая тяга к телевидению?

 — Я тоже об этом всегда думаю. Вова ведь одно время тоже хотел в актеры. Потом решил пойти в океанографы. Но он служил во внутренних войсках и после армии окончил милицейский институт. Но, будучи майором, ушел из милиции на телевидение. 

Филипп, глядя на старшего брата, окончил юридический институт, работал одно время в нашем округе следователем. Вообще, у многих моих родных непростые и очень интересные судьбы. Папа был многогранным и высокообразованным человеком, окончил пять высших учебных заведений. Курс у Сергея Эйзенштейна во ВГИКе — одно из последних его образований. А до этого был Институт слова в Питере, класс скрипки в консерватории. Отец писал пьесы, дружил с Есениным. Сразу после войны он поднимал кинематограф в братской Польше. А его брат, мой дядя Володя, в честь которого я и назвал сына, был министром финансов в Дальневосточной республике. Дед был известным в Нижнем Новгороде врачом. Лечил Горького, Свердлова, Короленко. Горький свою пьесу «На дне» впервые читал в доме моего деда. Дед также был личным врачом у миллионщика Бугрова. Получал бешеные деньги — 12 тысяч золотом в год. У него было шесть домов в Нижнем Новгороде. Недавно мы приезжали с театром на гастроли в Нижний, и я узнал, что уцелел только один дедовский дом. И при этом дед боролся с царизмом.

 — Алексей Алексеевич, вы живете на улице Эйзенштейна, который был учителем вашего отца. Папа вам что-нибудь рассказывал о своем педагоге?

 — Отец был очень скромным человеком и мало что рассказывал. Знаю, что он был влюблен в своего учителя. У меня хранятся рисунки Эйзенштейна. Отец был литературно одарен, а во ВГИКе надо было студентам часто сдавать письменные работы. И Эйзенштейн всегда отмечал работы отца, говорил: «Вижу, это рука Алексея». Вообще, Эйзенштейн спас жизнь отцу. Во время войны папа снимал боевые киносборники и во многих киносборниках играл фашистских офицеров. И как-то в поезде его увидели какие-то попутчики, узнали и сообщили куда следует, что в советском поезде едет фашист. Так он практически оказался под расстрелом. Эйзенштейн узнал об этом и тут же они вместе с Михаилом Роммом дали телеграмму, что арестован наш советский человек, что его нужно отпустить.

 — Вы родились и росли в самом центре Москвы — на Собачьей площадке, рядом с Арбатом. Когда перебрались жить в Ростокино?

 — В 1957 году вместе с родителями. Мне было 11 лет. Нам дали двухкомнатную квартиру в этом доме киностудии Горького на улице Эйзенштейна. С этим домом очень многое связано. Здесь жили близкие и дорогие для меня люди. В моем подъезде, например, жил Станислав Ростоцкий. Мы часто сидели с ним у нас на кухне и могли до утра проговорить, потягивая кофе. Я-то вообще думал, что никогда не смогу отвыкнуть от Арбата, но как-то очень быстро прижился в Ростокине. И вот уже почти 50 лет живу в этом доме. Папа работал на киностудии Горького, был одним из зачинателей дубляжа в нашей стране. Он дублировал всю старую киноклассику. Мама была художником на кинокартинах. Отец снимал художественные фильмы, создал один из первых стереофильмов «Налим». Но в начале 50-х наступило малокартинье (в год снималось всего 2-3 картины), и он ушел в дубляж. И я в 11 лет начал озвучивать фильмы на киностудии Горького. Отец меня не брал, но меня знали режиссеры из нашего дома и стали приглашать. И через несколько лет я стал уже работать больше папы: одновременно мог озвучивать четыре картины. Перешел в вечернюю школу, потому что в обычной учиться было неинтересно. В 13 лет я поступил в студию при Театре имени Станиславского, которая мне очень много дала. Она и заменила мне школу. Отсюда вышли Никита Михалков, Инна Чурикова. Вместе с озвучиванием фильмов с 13 лет я играл в Театре Станиславского, а в 16 поступил в Щепкинское училище.

 — Других вариантов профессии у вас никогда не было?

 — Мой папа говорил, что актерский вуз — это не образование. Отец ведь окончил несколько институтов и был блестяще образован. И я, учась на 3 курсе Щепкинского, поступил на филологический факультет МГУ. Этого делать было нельзя, но у нас были общие педагоги, и один университетский профессор очень хорошо ко мне относился. И втихаря я ходил на лекции в МГУ. Университетского диплома я не получил, потому что закончилась моя учеба в театральном и надо было три года отрабатывать по специальности, поэтому я перестал ходить в университет. Но филфак мне дал хорошее знание литературы, расширил мой кругозор.

 — Вы столько лет занимались дубляжом, работали голосом. У вас потрясающий баритон. Сегодня ведь такая редкость — артист с красивым голосом. Часто даже актеров и со сцены-то плохо слышно.

 — Ой, это большая проблема. Уходит школа. В педагоги идут, как правило, люди, которые не добились ничего в профессии — плохие актеры, плохие режиссеры. Я как-то пришел во ВГИК с идеей организовать курс озвучания. Встретился со студентами и выяснил, что техника речи у них закончилась после второго курса. Но ведь культура речи — это основа. Кстати, и не только актерской профессии, но и в жизни. Это вежливость. Так меня учил отец.

 — Ваш голос выручал вас в жизни?

 — Он меня просто кормил. Когда я не снимался, то я озвучивал.

 — Вы к голосу серьезно относились. Берегли его, как это делают певцы?

 — Не могу сказать, что берег. Но я с детства получил такую закалку. Я ведь рано начал. Поэтому у меня голос не устает. Ни разу не было, чтобы у меня пропал голос. Даже при ангине. Табаков в шутку зовет меня Золотой голос. Связки мои не страдали, но физические увечья я все же получал. Особенно досталось на картине, которая снималась по заказу Министерства обороны — «7217, или Школа мужества». Я играл десантника, а я в армии не был, и мне хотелось пройти через это. Прошел. Во время съемок погибло два человека и 19 получило тяжелые увечья. Это был 1972 год, снимали в Фергане. У меня были ожоги ноги второй степени. Четыре с половиной выбитых зуба. Контузия левого уха. Актерская профессия — не из легких. 

 — 18 лет вы служите в «Табакерке». Табаков любит повторять, что его театр — это семья. Как вам в этой семье?

 — Серьезный вопрос. У меня много друзей в театре, и практически все мы действительно семья. Но моя-то сложность заключается в том, что я не ученик Табакова, а в театре работают почти все его ученики. И, к сожалению, я не играю столько, сколько я хочу, и то, что мне бы хотелось. Но для театра это нормально. Главное, что меня сейчас волнует (и это происходит не только в нашем театре, а во всех театрах) — искусство идет не тем путем. Рузвельт вывел из великой депрессии Америку не столько экономическими методами, сколько Голливудом с его неизменным хеппи-эндом. Наше же искусство строится сегодня на негативе. Смерть ставится во главу угла, она преподносится венцом всего.

 — Считаете, что мы в нее заигрались?

 — Конечно. Я играю в спектакле «Когда я умирала», сделанном талантливым человеком — литовцем Карбаускисом. Где труп везут на протяжении всего действа, он разлагается. И мы рассуждаем, как пахнет тело. Да, это притча. Да, это великий Фолкнер. Но надо знать, где и когда это можно ставить. Нам и так хватает адреналина с нашей жизнью. Я не говорю, что надо ставить сказки, но дайте людям света, утешения. Негативизм непродуктивен. Карбаускиса уже называют певцом смерти. Ну, ставил бы это в Литве, но не здесь. При всем моем уважении к Олегу Павловичу, я считаю, что некоторые вещи нельзя брать для постановки. У нас бывают удачные спектакли. На всех фестивалях нас постоянно отмечают призами, и все же мне не хватает сегодня настоящих событий в нашем театре. У нас шел спектакль «Матросская тишина». Я в нем играл парторга. Играли Женя Миронов, Машков. Это было событием не только в театральной, но и политической жизни. В спектакле звучала еврейская тема, и неонацисты разукрасили стены театра и соседних домов свастикой и звездами Давида. Было ясно, что мы делаем свое дело, и это сильно вдохновляло.

 — На сегодняшний день Табаков — самый успешный театральный деятель в нашей стране. В чем секрет его успеха?

 — Он выдающийся актер и не менее выдающийся менеджер.

 — Он совпал с этим временем?

 — А он совпадал со всеми временами.

 — Вы с ним не однажды играли на одной сцене. Какой он партнер?

 — Партнер он прекрасный. В одном спектакле я был его начальником и орал на него. И он, улыбаясь, говорил мне: «Лешка, ты смотри, я здесь главный. На главного режиссера хвост поднимаешь?» Он обаятельнейший человек. И потом прирожденный педагог — скольких он людей вывел на большую сцену.

 — А какие несыгранные роли в вас бродят?

 — Хочется сыграть короля Лира, Ричарда III, хотя понимаю, что для Ричарда я уже старый. Хотел бы продолжать играть спектакль «Обыкновенная история» в «Табакерке», есть большое желание сыграть в пьесе «Перед заходом солнца». То есть, хочется, чтобы твои роли затрагивали те вещи, которые сейчас происходят у тебя внутри.

 — А в кино кого предлагают сегодня играть?

 — Да все какие-то однотипные роли — гэбэшников пенсионного или предпенсионного возраста или бандитов, причем злостных — маньяков, киллеров. Скажу честно, иногда приходится соглашаться. Какой бы ни был популярный театр, на одну театральную зарплату не проживешь.