Режиссер Александр Огарев поставил пьесу хорватского драматурга о священнике, решившем повысить рождаемость в своем приходе? при помощи иглы, которой он протыкает презервативы. Остросюжетный спектакль с большим количеством смертей, пистолетными выстрелами и детским плачем рассчитан прежде всего на зрителей, воспитанных на телесериалах.

Веками в мировой литературе скитаются толпы брошенных детей. В античности их кидали на съедение диким зверям, уносили в пустыню, пускали в утлых суденышках в море. В средние века, в эпоху Возрождения, во времена Просвещения, в веке XIX от них избавлялись, как могли — отдавали в приюты, сбагривали дальним родственникам и подкидывали чужим людям. Ребенок был обузой. К середине, а особенно к концу ХХ века ситуация резко поменялась. Дети стали редкостью. А следовательно, из изгоев превратились в ценность. В каком-нибудь стосерийном сериале на десятки взрослых обычно приходится один младенец. И его крадут друг у друга, прячут, интригуют, унижаются и сражаются, чтобы только завладеть этой драгоценностью в пеленках. Подкинутый младенец — главное лицо в пьесе Мате Матишича «Дети священника». В сущности, этот драматургический материал хорватского писателя по количеству вполне самостоятельных сюжетов вполне мог бы стать основой сериала этак вечеров на десять. Тут и история погибшего сапера, его родителей и его невесты-скрипачки, которая ждет ребенка. Тут и бездетная семья, мечтающая о ребенке. Тут и священник, когда-то заставивший свою подружку сделать аборт, а теперь протыкающий тонкой иголкой презервативы, чтобы «детей рождалось больше». Тут и парочка обитателей сумасшедшего дома, которые сумели скрыть своего ребенка от санитаров и подбросили его на крыльцо церкви? Кроме всех этих страстей, здесь еще существуют загробные голоса и являющиеся духи. Герои «Детей священника» существуют в каком-то условном времени-пространстве. С одной стороны, вроде встречаются современные реалии вроде указаний на недавнюю сербо-хорватскую войну и югославскую народную армию. С другой — в городке, где происходят события, почему-то до сих пор не знают никаких контрацептивов, кроме резиновых изделий. Мате Матишич по-сериальному до приторности сентиментален и патетичен. Его шутки на уровне передачи «Городок»: «Что бы с нами было, если бы дева Мария сделала аборт?!»

Ученик Анатолия Васильева, Александр Огарев в своей постановке этот «городошный» дух сохранил и усилил. Кроме того, ввел в спектакль массу вставных музыкальных эпизодов. Тут и хоровое пение, и сольное, скрипичные партии и игра на баяне. Рисунки ролей похожи на наборы нехитрых приемов: ряд резких гримас, два-три пластических этюда. Страсти выражаются преимущественно криком. Ребенок изображается пустой коробкой, потом пустой коляской, потом белым кулем и фонограммой оглушительного детского плача. Зрительный зал разделен сценой на две части. Актеры стараются не выпускать из виду обе и, состроив гримасу направо, немедленно поворачиваются к зрителям левой половины. Главная роль священника Дона Фабиана отдана звезде телесериалов Николаю Чиндяйкину, который после длительного перерыва появился сцене и начал на ней обживаться (основные проблемы у него с дикцией, поэтому слышно его героя пока плохо). Молодые актеры Театра им. Пушкина с удовольствием играются в предложенных ролях, получая удовольствие от самого факта своего пребывания на сцене.

Представить себе адресата спектакля «Детей священника» довольно просто. Как пишут в аннотациях: спектакль обращен к широкому кругу зрителей. Но составители обычно имеют в виду отнюдь не себя, а соседку Марью Ивановну, которая когда-то проливала слезы над судьбой рабыни Изауры, потом сострадала бедной Насте, а теперь вполне может переживать, следя за судьбой испорченных презервативов.